Он стоит на своем постаменте — с заваренными люком и воздухозаборниками, с различимыми контурами латки на башне, и почти скрывшимися под слоями краски отметинами от осколков бомб и пуль на борту. Что может рассказать первый встречный горожанин любопытствующему прохожему про этот танк Т-34? Что это символ освобождения Симферополя? Или что именно эта машина в составе 19-го танкового корпуса 101-й танковой бригады первой вошла сюда 13 апреля 1944 года? На самом деле, деление на «первый-второй» здесь неуместно. Не было ведь никакой зримой черты, окружающей Симферополь, никто не отмечал, кто первым пересек ее. Кстати, маленький отряд партизан Северного соединения в Симферополь проник еще раньше, в ночь с 12 на 13 апреля. Большая часть немецких войск накануне оставила город, небольшой гарнизон отвечал за то, чтобы в Симферополе были взорваны мосты и ряд зданий. Именно это и не допустили партизаны и симферопольские подпольщики. Конечно, для людей, встречавших Красную Армию, именно танки, вступившие в Симферополь, были символом военной мощи, уверенности в победе. Их встречали с радостными криками и слезами. За 865 дней немецкой оккупации у каждой семьи накопился свой счет к фашистам. Как часто потом выжившие вспоминали повешенных, расстрелянных, сгинувших в страшных лагерях «Картофельный городок» и совхоза «Красный». И обязательно кто-нибудь подсчитывал: вот этот не дожил до освобождения месяц, тот — неделю или несколько дней.
Экипаж машины боевой Фотографу, видно, некогда было выбирать более удобную точку для съемки — поэтому снимок получился не очень хорошего качества. Солнце бьет прямо в глаза стрелку-радисту Алексею Ковбасе, он щурится и широко улыбается. В сторону — на командира роты Павла Заргаряна смотрит механик-водитель Владимир Мельников. Кажется, что вот-вот прозвучит команда, и эти трое исчезнут в люке танка, и тот двинется дальше — на Севастополь. Эта фотография сделана в освобожденном Бахчисарае 14 апреля 1944 года. Между прочим, запечатлели экипаж как раз на фоне «родного танка». Тогда еще никто не представлял, какой необычной будет его судьба: в Крыму закончится его боевая жизнь, и начнется совсем другая. Бортовой номер этого танка 201, заводские номера танка-памятника совпадают с данными машины, на которой освобождал Симферополь экипаж Павла Заргаряна. «Танк получили в феврале 1944 года с огнеметной установкой, таких танков тогда было мало», — вспоминал ветеран Владимир Мельников в своем письме к крымскому историку Людмиле Вьюницкой — она много лет собирала сведения о танке, ставшем памятником. Кстати, и сохранилось таких танков, с огнеметами — ТО-34, всего два в мире: в Симферополе и в Нижнем Тагиле, там боевая машина находится возле музея. «Передвигались мы по карте в сторону Симферополя. В одном из населенных пунктов нам сообщили, что немцы отступают, вернее, бегут в сторону аэродрома. Командир Заргарян принял решение атаковать. С аэродрома по танкам открыли ураганный огонь». Бой приняли танки, ссадив предварительно ехавших на броне автоматчиков, те укрылись в лесопосадке. Несколько самолетов удалось поджечь, нескольким удалось подняться в воздух — они принялись обстреливать танки и сбрасывать на них бомбы», — так Владимир Мельников описывал наступление. И как командир приказал двум танкам укрыться в лесопосадке, а его машина маневрировала по взлетному полю под огнем самолетов, и как довелось применить хитрость: «Но вот короткая остановка, мы быстро вылезли из танка и подожгли дымовые шашки на бортах, сделав вид, что танк горит. Самолеты, сделав круг над танком, ушли в сторону Севастополя. На танке и сейчас видны следы осколков от бомб и пуль. Утром 13 апреля бригада (и наш батальон был во главе с востока) пошли на Симферополь, преследуя противника… Из Симферополя колоннами вдоль шоссе пошли на Бахчисарай».
Последнее сражение
На подступах к Севастополю танк № 201 был подбит снарядом, пострадала гусеница. Такие боевые раны можно было «вылечить» в походных условиях. Машину оттащили в ближайшую балочку и стали ремонтировать. Раненого в этом же бою стрелка-радиста Ковбасу отправили в госпиталь. На тот момент у танка был уже другой командир — Иван Плахутин, а командир роты Заргарян со своим подразделением продолжал наступление на Балаклаву. Танк № 201 сражался у Сапун-горы. На этой возвышенности немцы создали казавшуюся неприступной полосу обороны, одной артиллерии насчитывалось до полутора тысяч стволов — а огонь велся из многочисленных пулеметных точек, дотов и дзотов. Именно штурм Сапун-горы открыл нашим войскам дорогу на Севастополь. Но этот бой стал последним для танка под командованием Ивана Плахутина. «Термитный снаряд попал в башню в том месте, где находился командир, он упал мне на спину, — писал Владимир Мельников. — По танку били еще несколько раз болванками, одна упала за спинку моего сидения. В моторном отделении горело масло, мне пришлось выводить машину из боя. В районе Балаклавы к танку подошли санитары. Я вылез, был весь в крови, стали раздевать, думали, что я ранен, а это была кровь моего командира…» Танк на буксире, как и другие пострадавшие машины, отвезли в Симферополь. Там технику передавали Приморской армии, и машины, которые сочли не подлежащими восстановлению или требующими долгого ремонта, переправляли на грузовую железнодорожную станцию. Но в танковой бригаде уже не первый день обсуждалась идея поставить памятник всем погибшим во время освобождения Крыма однополчанам. Никто даже не спорил с тем, что на постаменте должен стоять танк. Так получилось, что это место заняла машина № 201, которая прослужила всего чуть больше двух месяцев, успев пройти путь освобождения по югу Украине и всему Крымскому полуострову. Заместитель директора по науке музея истории Симферополя Людмила Вьюницкая рассказала, что машину выбрали из тех, что уже невозможно было отремонтировать. На башню установили латку, соорудили постамент. «Чужая слава нам не нужна, мы выполнили свой долг перед родиной и народом. А чей танк, это неважно», — писал в своем письме к ней Владимир Мельников. На все работы по сооружению памятнику ушел всего-навсего месяц. Это, пожалуй, был не только первый, но единственный монумент, который в рекордные сроки сделали люди, не имевшие подобного опыта — только горячее желание оставить в самом большом городе Крыма память о своих товарищах.
В разрушенном городе
«27 апреля 1944 года. Председателю городского совета депутатов трудящихся г. Симферополя. Командование в/ч 14909 просит Вас оказать содействие и помощь командиру подразделения лейтенанту Бухаркину в деле сооружения памятника в г. Симферополе танкистам, павшим в боях за освобождение Крыма…», — этот документ подписал замполит 216-го отдельного саперного батальона Николай Прудников перед тем, как отправиться со своей частью на Севастополь, на броне одного из танков. Он погиб через три часа: мина разорвалась прямо перед гусеницами боевой машины, один из осколков попал в Прудникова. Тот самый лейтенант Бухаркин, а впоследствии капитан запаса и один из активистов Совета ветеранов 19-го танкового корпуса вспоминал, что автором проекта памятника был начальник штаба 216-го отдельного саперного батальона капитан Семен Коробкин, человек неиссякаемой энергии. Он каким-то чудом в разрушенном городе, где на счету был каждый кирпич, каждое бревно, ухитрялся доставать все необходимое для монумента. Все, что смог сделать горсовет — выделить опытного каменщика, тот и стал «главным инженером», а все материалы военным приходилось добывать самостоятельно. Предприимчивый капитан Коробкин смог «выбить» на трофейных складах нужные материалы. Насколько ценились они в то время в Симферополе, судить можно по такому эпизоду: строители памятника подарили ведро цемента директору одного из городских кинотеатров, а тот разрешил им бесплатно ходить на все киносеансы. Буквы для памятной доски на постаменте отливали из алюминия, и это был металл изношенных деталей танковых двигателей.
Тайна Пионерского сквера
Танк в Пионерском сквере был вовсе не символом: он отмечал братскую могилу танкистов 19-го танкового корпуса, захороненных в Пионерском сквере — сейчас это сквер Победы. Кроме того, здесь были и одиночные могилы. Когда делали мемориальную доску, то на ней поместили фамилии не только захороненных в этом месте танкистов, но и тех, кто отличился в боях на Крымском полуострове и геройски погиб. С другой стороны, не попали в этот перечень фамилии тех, кого позже, уже после возведения памятника, похоронили в Пионерском сквере. В 1949 году захоронение перенесли на воинское кладбище по улице Старозенитной. По данным Людмилы Вьюницкой, перезахоронен был 31 человек. Формальности соблюли, но работы провели наспех. Это подтвердилось, когда в сквере принялись восстанавливать Александро-Невский собор и строители наткнулись на забытые могилы освободителей Симферополя. Имя одного из них, старшины Ивана Кучерука, удалось установить по ордену Красной Звезды, который лежал рядом с останками. Между прочим, могильная плита с его именем на воинском кладбище имеется, а под нею то ли захоронен кто-то другой, то и вообще пусто. Между прочим, в братской могиле в Пионерском сквере была похоронена одна из немногочисленных женщин-танкистов. Старший сержант Валентина Бархатова погибла вместе с другими членами экипажа 9 мая 1944 года в Севастополе. Ее имя есть акте о переносе останков освободителей Крыма на воинское кладбище.
Еще символичнее…
Сам памятник несколько раз подвергался реконструкции. Подробно все метаморфозы, которые происходили с ним, проследил крымский историк Владимир Гуркович. Так, в 1967 году постамент облицевали диоритовыми плитами и сменили мемориальную доску. Первоначально надпись была такая: «Вечная память героям 19-го Перекопского Краснознаменного корпуса, павшим в боях за освобождение Крыма апрель-май 1944 г.» и перечень фамилий. Куда подевалась та самая, первая, доска, так и неизвестно — не исключено, что ее просто отправили в металлолом. Новая доска гласила: «Слава воинам-освободителям! 13 апреля 1944 года — день освобождения Симферополя от немецко-фашистских захватчиков. Этот танк, входивший в состав 19 танкового корпуса, одним из первых ворвался в город…» Далее следовал перечень тех частей, что освобождали Симферополь, включая партизанские соединения — причем неполный. Ветераны-танкисты, упоминал Владимир Гуркович, против превращения танка-памяти в сооружение-символ возражали, и даже писали протестующие письма в разные инстанции, но их никто не слушал. Еще через 15 лет, когда стали осыпаться плохо прикрепленные буквы с обновленной доски, надпись была обновлена, а чуть позже еще и дополнена упоминанием партизанских отрядов, не участвовавших в освобождении Симферополя. А в 2003 году, когда памятник подвинули ради собора и провели очередную реконструкцию, появилась колоннада с диоритовыми плитами с перечислением, где были упомянуты части, освобождавшие Крым: в произвольном, нелогичном порядке, да еще и не все. Владимир Гуркович писал, что «забытыми» оказались 44-я и 47-я армии (Керченско-Феодосийская десантная операция зимой 1941-1942 годов и боевые действия на Крымском фронте в мае 1942 года). Не нашлось места на обновленном мемориале упоминаниям о частях 18-й и 56-й армий — они в ноябре 1943 года высаживались на Эльтигене и севернее Керчи, а также Приморской армии.
…«Встретимся у танка», «Пройдешь мимо танка», «Жди у танка», — привычно говорят симферопольцы, объясняя дорогу или назначая друг другу встречи. Для многих горожан он такая же привычная деталь городского пейзажа, как старинные здания по другую сторону дороги или высящийся рядом с ними Долгоруковский обелиск. Но у этого танка есть своя история. И о ней нужно рассказывать людям, выросшим с стране, где нет войны; в городе, где на постаменте стоит боевая машина с номером 201.
