Cемен Миронович Бессараб — коренной крымчанин, известный в Крыму человек, в не столь давнем прошлом директор одного из крупнейших в Крыму промышленных предприятий – Симферопольского ремонтномеханического завода.
Материал подается в авторской трактовке, редакторскую правку и примечания внес кандидат исторических наук, доцент кафедры истории, организатор Военно-научной лаборатории Крымского инженерно-педагогического университета Владимир Поляков.
Такого названия на современной карте Крыма вы не найдете, только некоторые нынешние обитатели села Маленькое Симферопольского района знают, что их деревня так называлась до 1945 года [1].
Появилась она в 1932 году, когда на изрезанной балками и затопляемой в половодье долине реки Салгир поселились армяне — беженцы из Западной Армении.
Салгир нашего детства — это не нынешнее русло с мутными стоками большого города, от которого хочется побыстрее отвести взгляд и удалиться. В то время он еще хранил следы былой привлекательности символа Крыма. С его чистыми водами жаждали встречи путники, проходя стапятидесятикилометровым маршрутом по горячей безводной степи от Армянска до Симферополя. Поэты слагали о нем стихи, в которых благодарили за подаренную прохладу прибрежным рощам, за изобилие плодов в садах. И, хотя в начале пришлого века многое уже было утрачено, река продолжала добросовестно исполнять свою миссию.
Если оставить в стороне насмешки остряков о пересыхающей мелководной речке, Салгир как скромный труженик служил источником благополучия и добрососедских отношений для людей, населяющих его долину.
Его водой орошались сады и огороды, а горожане завидовали качеству и изобилию питьевой воды, добытой из неглубоких колодцев. Вдоль его левого берега на протяжении почти 20 километров проходила главная магистраль Крыма — дорога Симферополь–Армянск, вдоль которой были расположены сразу четыре Сарабуза. Все они имели названия, соответствующие национальной принадлежности их жителей: Татарский [2], Болгарский [3], Русский [4] и Немецкий [5]. Между ними нашлось место Болграду, в котором жили гагаузы [6], в Новоалександровке и Софиевке большинство населения составляли русские, а в прилегающих к ним Кичкине и Красном Огороднике — армяне.
Салгир почти пересыхал летом, но был полноводным весной. В период паводков он сносил мосты, запруды; разливался по балкам, делая все окрестные дороги непроезжими. Как правило, в таких случаях население соседних деревень приходило на помощь друг другу. Предметом моего детского любопытства и интересных открытий служила бетонная плотина у разрушенной помещичьей усадьбы, а также старый сад с его системой каналов и глубоких котлованов — накопителей воды у разрушенной водяной мельницы. По рассказам стариков, излишки воды после орошения сада собирались в накопителях, а из них по мере надобности подавались на мельничное колесо и уже после него, утратив свою энергию, вливались в Салгир.
В настоящее время из всех примет прошлого в селе сохранилась только церковь святого Александра Невского, построенная 160 лет назад, которая хранит память о величии труда и трагедии жителей округи. Население названных деревень, объединившись в различные, первоначально мелкие колхозы, сохраняло национальные традиции и активно сотрудничало с соседями.
Как все дети, мы любили дорогу, особенно поездки в город на подводе в компании ровесников. В памяти сохранились некоторые детали таких поездок. На полпути к Симферополю часто останавливались в Татарском Сарабузе, где взрослые покупали отличный трехлетней выдержки табак, брынзу из овечьего молока, пили шипучую кисло-сладкую бузу[7]. Детей угощали виноградом, слоеными пирожками и восточными сладостями.
Русские села занимали левый, незатопляемый берег Салгира. Они славились пшеницей и бахчами.
В Болгарском Сарабузе была русская средняя школа, в которую ходили старшеклассники со всех прилегающих сел. Несмотря на большой дефицит даже самых простых тканей, девчонки этого села щеголяли в шелковых платьях и кофточках. Дело в том, что пошиты они были из материи, полученной за коконы выращенного ими тутового шелкопряда.
На 25-м километре от Симферополя, уже в Немецком Сарабузе, Салгир круто сворачивал на северо-восток, а дорога, по-прежнему, шла на север к Перекопу, но уже через безводную бескрайнюю степь.
В отличие от других сел, Немецкий Сарабуз одновременно был и железнодорожной станцией, что значительно выделяло его среди прочих селений. В нем была большая мельница, кирпично-черепичный завод, механические мастерские, военный аэродром и средняя школа. Ее директором был Винс. Он так организовал учебу и быт учащихся, что они не знали голода 30-тых годов, так как школа занималась самообеспечением на своем подсобном хозяйстве.
Впоследствии мне доводилось встречать воспитанников этой школы. Как правило, они стали высококлассными специалистами, примечательно и то, что это были люди разных национальностей. Один из них был направлен парламентером к самому фельдмаршалу Паулюсу в осажденном Сталинграде.
С началом коллективизации жители нашей деревни Кичкине объединились в колхоз им. Микояна. Буквально за четыре года они превратили заросшие терном и шиповником места в плодоносные бахчи, огороды. Построили добротное жилье, насадили сады.
Сохраняя чувство любви и уважения к моим дорогим землякам, для объективной оценки их деятельности постараюсь сослаться на известные мне факты.
Деревню составляли разные семьи. Чебоняны, Вартаняны, Вартеваняны, Нарсесяны, Кокосяны, имели династии и родственников за пределами деревни. Мелик-Степанян Б.С., Тер-Ованесян М.С., Сауляны, Овагимяны — оказались в Крыму недавно, после трагедии у себя на родине. От них я впервые услышал слова, произнесенные как пароль родства: Эрзерум, Карс, Ардаган, Баязет, Саракамыш8. Их всех объединяло трудолюбие, любознательность, бескорыстие. Прийти на помощь ближнему, даже не соплеменнику, для них было нормой жизни. Я был свидетелем, когда семьям, попавшим в тяжелое положение, за счет добровольных пожертвований дарили корову, выделяли участок орошаемой земли, помогали семенами.
На сообща заработанные в колхозе деньги купили два автомобиля, построили мельницу. Самым запоминающимся событием стало строительство и открытие семилетней армянской школы, в которую пошли учиться дети и из окрестных деревень. Для них открыли классы с преподаванием на русском языке. Фотография 1936 года сохранила образы учеников 6-го класса на фоне строящейся школы. Современник может скептически усмехнуться, глядя на стену одноэтажного здания: что особенного, такое можно соорудить и за одно лето. Но, если перенестись на три четверти века назад, и представить возможности того времени, то все будет выглядеть совсем не просто. Ограниченные в средствах колхозники, за счет личных доходов покупали стройматериалы и всем миром вели строительство. Со школой они связывали будущее своих детей.
Становление колхоза было связано с именем Бешлиева Гаврила Ивановича. Коренной симферополец, крымский армянин, он помог армянским беженцам разобраться в незнакомой обстановке. По его совету и поддержке был выбран участок земли и создан колхоз. Односельчане и дальше продолжали поддерживать с ним добрые отношения.
Отдельная тема – участие моих земляков в Отечественной войне, в движении сопротивления оккупантам.
Предвосхищая возможные кривотолки и сомнения, клятвенно заверяю: ни один житель нашей деревни не согласился перейти на сторону врага. Во многом это объяснялось тем, что еще были свежи в памяти ужасы резни, развязанной в конце Первой мировой войны тогдашним правительством Турции, при молчаливой поддержке кайзеровской военщины Германии.
С началом войны начались большие перемены в жизни деревни. Мои старшие товарищи стали работать, помогая взрослым. Мужчины ушли в армию. Провожали их относительно спокойно — все надеялись на скорую победу.
Старики слушали громкоговоритель, обсуждали новости. Бабушки и мамы стали активно заготавливать продукты впрок. Варили и сушили пшеницу для крупы (бугура), складывали в глиняные макотры вознак и брынзу из молока. Из овощей и пряных трав солили туршу. Сушили фрукты.
В огородах и садах работы почти прекратились — некуда стало сбывать продукцию. Помимо этого всех трудоспособных колхозников ежедневно направляли на рытье окопов и противотанковых рвов вокруг военного аэродрома, над которым часто происходили воздушные бои. Мы с болью видели, что чаще подбитыми падали наши любимые «Ястребки», а немцы летали безнаказанно.
В августе громкоговоритель выключили, писем с фронта не стало, основным источником информации осталась дорога.
Наша деревня располагалась в 16-ти километрах от Симферополя на правом берегу Салгира. С наступлением дождей дороги становились непроходимыми для колесного транспорта. С внешним миром сообщение поддерживалось только через мост по дороге, которая вела на шоссе Симферополь-Перекоп. С началом войны шоссе превратилось в арену людских трагедий, став источником новостей и призрачных надежд. Люди выходили навстречу войскам, чтобы узнать о судьбе родных, напоить водой, угостить фруктами красноармейцев, непрерывными колоннами идущих первоначально на север, а потом уже на юг.
Помню, остановилась группа, и один красноармеец подходит к маме с просьбой: «Дай подержать на руках твоего сына, он так похож на моего, что остался в Одессе. Не знаю, увижу ли его? Вот, идём на фронт с одной винтовкой на четверых и бутылками с бензином. Что будет?».
В один из дней октября наши колхозницы бросили рыть окопы и, взволнованные, в слезах прибежали в деревню. На их глазах пост истребительного батальона расстрелял наших летчиков, которые спаслись с упавшего неподалеку бомбардировщика. Возгласы: «Не стреляйте! Мы свои!» и крики женщин: «Это наши!» — не помогли.
Несколько дней спустя заехала в деревню артиллерийская часть. Как я потом узнал из мемуаров, это был отдельный артиллерийский полк дальнобойных орудий (150-204-миллиметровых пушек). Орудия и тягачи замаскировали в садах, снаряды разгрузили рядом. Красноармейцы пошли знакомиться с деревней. Подошли к женщинам, попросили еды. Им дали молока, хлеба, яиц, а потом, как обычно, стали расспрашивать о событиях на фронте. Один из них расстегнул гимнастерку и показал приготовленную гражданскую рубашку:
«Все! — говорит, — война закончилась. Командование уехало куда-то еще вчера, а орудийные расчеты разбежались, дождусь вечера и тоже уйду!».
На следующее утро орудия увезли, а снаряды и заряды к ним больше года валялись в огородах.
К вечеру 31 октября пошел мелкий дождь, в пасмурном небе отражалось зарево горящих зданий мельницы и военных построек в Сарабузе. Движение по шоссе прекратилось. Вдруг раздались выстрелы, и в сторону Симферополя поехали немецкие мотоциклисты. Вышедшим с поднятыми руками красноармейцам они жестами показали следовать навстречу наступающим войскам, не занимая проезжей части. Жители деревни укрылись в домах, выходили только по неотложным хозяйственным делам, а также выходили смельчаки, украдкой наблюдавшие за происходящим. Некоторые эпизоды детская память сохранила на всю жизнь.
Наша мама, набирая сена для коровы, обнаружила в стоге раненого красноармейца. Вместе с соседкой, Агавник Четниян, они отвели его в наш дом, обработали рану и разместили в отдельной комнате. Из его рассказа мы узнали, что ему 20 лет, он татарин из Карасубазара. В армии был шофером, возил на «эмке» какого-то комиссара. Возле нашей деревни их догнали немцы, обстреляли из автоматов, всех убили, а он, раненый в плечо, сумел уйти. Прожил он у нас до зимы под видом тяжелобольного туберкулезом родственника. Немцы поверили, а потом приехали его родные и увезли вполне окрепшего парня домой.
1 ноября в деревню въехала воинская часть. Начался период фашистской оккупации, горем и бедами отразившимся на судьбах многих моих земляков даже спустя десятилетия.
Было объявлено о преобразовании колхоза в общину. Первоначально инвентарь и животных распределили среди колхозников, но при этом предупредили об их ответственности за поставку немецкому командованию сельхозпродуктов в объемах не меньших, чем при советской власти. Появилась комендатура, в которой должны были зарегистрироваться коммунисты, комсомольцы и все вновь прибывшие. Без пропуска комендатуры запрещалось покидать территорию волости (бывшего сельсовета). Слухи о первых репрессиях леденящим холодом окатили души людей. Горем для нас пришла весть о том, что среди пяти повешенных на улице Гоголя в Симферополе видели хорошего друга семьи доктора Пятигорского. По ночам в стороне Севастополя полыхало зарево и слышался гул канонады. Вновь бомбили аэродром (уже немецкий), и вновь рядом с деревней падали уже наши бомбы и далеко летели осколки. По селам пошли беженцы из прифронтовой полосы, голодающие горожане, которые шли в села в надежде выменять что-нибудь съестное за личные вещи. Угроза голода нависла и над нашими односельчанами. Все, что росло на общинной земле — изымалось властями, нам же оставались только овощи и кукуруза, выросшие на приусадебном участке. Наряду с этим каждый двор должен был сдавать молоко, мясо, яйца, шерсть в непомерных количествах. О том, что власти слов на ветер не бросают, подтвердил арест молодого парня Владимира, заподозренного в хищении двух мешков пшеницы. Последний раз его видели в тюрьме на улице Студенческой, 12 в ожидании расстрела.
Однажды в ненастный зимний день, заливаясь горькими слезами, в дом вошла мама. Сквозь рыдания она рассказала бабушке о том, что приехали немцы забирать скот, в том числе и нашу корову за невыполнение задания по сдаче молока. Ее просьбы и мольбы оказались безрезультатными, корову уже выводили со двора. Из-за болезни бабушка плохо ходила, но свою волю она передала нам с братом словами: «Хлопцы, спасайте Любку! Просите!». Глубоко ощущая трагедию предстоящей потери, мы с трехлетним Ваней, громко плача, босые, выбежали на улицу и стали из рук полицейского вырывать корову. На наше горе и крики обратил внимание немецкий офицер, и когда ему объяснили, что вдова с двумя детьми и больной матерью лишаются единственного источника существования, он с гневом закричал на старосту, и как мне показалось, замахнулся нагайкой на полицейского и заставил отвести животное обратно. Прошли десятилетия, но великодушный поступок этого немецкого офицера, безусловно, благородного человека, я вспоминаю всегда, когда вижу несправедливое отношение к людям со стороны некоторых чиновников.
Война ежечасно напоминала о себе, и мы — дети – уже понимали, что есть тайны, о которых нельзя рассказывать даже лучшим друзьям. От меня тогда никто не узнал, сколько раз приходил к нам сосед Матук (Макар) Чебонян с газетой «Красный Крым»; сколько у соседей живет молодых ребят под видом родственников. Большая дорога по-прежнему оставалась главным источником информации о событиях на фронте.
По ней иногда шли колонны военнопленных. Попадались сердобольные конвоиры: разрешали дать несчастным немного еды, табака, воды. На этих привалах договаривались о возможных вариантах бегства.
Первый вариант был самый простой: в концлагере кто-то объявлял, что он встретил родственников из д. Кичкине, которые на следующий день приезжали к коменданту лагеря и за выкуп — золотые украшения, забирали «больного родственника домой».
Второй вариант — более сложный. В каждом лагере пленнику предлагалось либо вступить в немецкую армию, либо умереть в концлагере. И вот, эти «добровольцы», хорошо экипированные, с оружием заезжали к нам в деревню, а к утру след такого воинства исчезал: лошади, оружие, обмундирование переправлялось через железную дорогу в Зуйские леса к партизанам.
Значительными событиями в жизни моих ровесников были поездки в Симферополь на базар вместе с родителями. На подводе, груженой мешками с картофелем, бидонами молока и запасом сена на корм лошадям, по пропуску комендатуры мы приехали к родителям Киракоса Купеляна, которые жили в отдельном дворе на углу улиц Желябова и Горького. Взрослые забирали поклажу и шли на рынок, кто-то оставался кормить и охранять лошадей и подводы, а нам разрешали под присмотром старших ребят идти гулять на главную улицу Симферополя — Пушкинскую и угощаться там сладостями. Однажды, раньше назначенного срока, мы возвратились и видим, что со двора выходят немцы — офицер и трое солдат. Солдаты обвешаны карабинами и сумками с боеприпасами. Стало страшно. Они шли по одному за офицером по ул. Советской мимо кинотеатра «Баян» (ныне имени Шевченко) в сторону Петровской Балки. Как рассказали мне потом, это были добровольцы, которым помогли уйти к партизанам, а наши выезды в город, оказывается, играли роль прикрытия. Помню, в разное время с нами ездили Геворг Чепниян, Киркорик Гукасян, Риточка Давлашьян, Кнарик Вартеванян, Сатеник и Арис Чебонян.
Впоследствии в Крымском государственном архиве я прочитал письмо руководителя патриотической подпольной организации Ованесяна Гайцака Киркровича: «В первых числах ноября 1943 года было устроено сокрытие трёх добровольцев армян, которые с подводой, полной обмундирования, телефонным аппаратом, тремя винтовками и наганом, через кичкинских ребят были отправлены в лес». [Ф. 157— Оп.1, — д. 238, — л.5-6]. Там же сообщалось, что в Кичкине была создана группа патриотов, которой руководили Григорий Кюпелян и Рубен Малхасян.
В 2005 году я встретился с участниками подпольной молодёжной организации: Иваном Бессиным и Федором Шинкаревским. Из их воспоминаний узнал их маршрут в партизанский лес: Кичкине – железнодорожный переезд (2 км) – д. Чуунча – Асма – Зуя. Весь маршрут составлял 20 км.
Рассказал Иван Фёдорович о трагической смерти моего одноклассника Чебоняна Макара (Матука). После того, как в комендатуре стало известно о его связи с партизанами, его живого, связанного колючей проволокой, сбросили в колодец. Об этом поведал очевидец, некто Максим, работавший в концлагере совхоза «Красный» механиком.
По отзывам старожилов, однородный по национальному составу, сплочённый, патриотически настроенный коллектив кичкинцев долго и активно функционировал в условиях подполья. Но в марте 1944 года случилось непоправимое: за месяц до прихода Красной Армии деревню на рассвете окружили немцы, арестовали всех подпольщиков и расстреляли их в урочище Дубки.
В завершение рассказа о событиях военной поры остановлюсь на истории памятника павшим односельчанам, в деревне теперь уже с названием Маленькое. После периода забвения в стране развернулась кампания чествования ветеранов и увековечения памяти, павших за Родину.
Под лозунгом «Никто не забыт — ничто не забыто!» руководство хозяйства, в состав которого входила наша деревня, в центре села у школы установило памятник «Павшим односельчанам». Однако указать их имена «компетентные органы» не разрешили, так как подавляющее большинство из них были армянами.
Только через несколько десятилетий их имена, наконец, появились на памятнике. Из архивных документов, писем родственников, воспоминаний очевидцев, удалось достоверно назвать имена 41 человека.
Среди высеченных на гранитной плите фамилий названы павшие на фронте, а также те, кто был казнен в Дубках. В список мы не включили тех, о которых говорилось примерно так: «Узбек, который жил у Саркиса», «Аркаша — еврей, баянист» и т.п. Вечная им память.
Среди армянских фамилий односельчан есть и тюркские — это бежавшие из лагеря военнопленные. В актах опознания о них было сказано: житель д. Кичкине, Ново-Александровского сельсовета — красноармеец.
Ново-Александровка была как бы центральной усадьбой. Ее жители ходили к нам в русские классы Кичкинской школы, а армяне ходили к ним в церковь Святого Александра Невского. Сейчас села Ново-Александровка уже нет. Оно исчезло как «беспереспективное».
Список
жителей деревень Кичкине и Александровка, Ново-Александровского сельсовета, павших за Родину в годы Великой Отечественной войны
(1941 – 1945гг.)
1. Агабедян Ж.
2. Адамян С.А.
3. Арутюнян В.А.
4. Асадурян А.А.
5. Байрамов Уруг Аван*.
6. Балтоян К.О.
7. Вартанян А.С.
8. Вартанян Л.К.
9. Вартанян С.А.
10. Вартанян А.М.
11. Вартеванян В.Н.
12. Галичин В.М.
13. Галичин П.М.
14. Гончаров Н.А.
15. Грачев В.М.
16. Грачев Н.М.
17. Грачев М.М.
18. Григорян Т.Г.
19. Давлашян Г.Н.
20. Данченко Г.А.
21. Етумян У.
22. Журавлев Д.И.
23. Исаев Э.Я.
24. Каспарян Г.А.
25. Кокосян К.О.
26. Кочикян В.М.
27. Копелян Г.К.
28. Малхасян Р.А.
29. Малхасян В.А.
30. Оганян Г.С.
31. Оганян О.А.
32. Полодян А.С.
33. Пилосян Б.А.
34. Роганян О.
35. Саулян Т.Б.
36. Сардаров Абдулла А. *
37. Султанов Аляксер Сул. *[9]
38. Тер-Ованесян М.С.
39. Чебонян М.Г.
40. Чебонян М.Г.
41. Чикаренко Г.Ф.
Депортация
С приходом Красной Армии наконец прошел страх возможной расправы со стороны фашистов, но война продолжалась, и тревожные чувства не покинули людей. Горе семей, чьи родные были опознаны среди расстрелянных, тревога за жизни молодых ребят, призванных в армию, и ожидание вестей от тех, кто был на фронте.
После выселения крымских татар поползли слухи о возможной высылке и армян. Однажды к нам приехала из Симферополя племянница тети Розы, Анечка Пчемян. По большому секрету она рассказала, что ей известно из самых надежных источников, что из Крыма вывезут всех армян, которые были в оккупации. Этот источник посоветовал ей уехать на Кубань.
Тут же собрали из близких родственников семейный совет, но разговор свелся к оптимистичному выводу — никуда никто не поедет. Рассуждали приблизительно так: дядя Бабкен в оккупации не был, тетя Роза — инвалид, в апреле похоронила своего единственного сына Мишика, моего ровесника, который подорвался, играя гранатой.
Дядя Бабкен не имел двух ног, и только недавно вернулся из эвакуации. Добирался домой на попутных машинах. Русские люди: водители, солдаты, прохожие буквально на руках усаживали в машину. Как самый старший он сказал: «По пути домой я еще раз убедился: русские – порядочные люди. За неделю пути все, с кем мне пришлось ехать, бойцы и командиры относились ко мне как к родному. Пересаживали на попутные машины, делились пайком и ночлегом».
На следующий день вывезли всех. Последней станцией жизненного пути бедного дяди Бабкена стала неведомая мне станция Лобва, Уральской ж.д., где в поселке Ляля упокоилась душа Мелик-Степанян Бабкена Сергеевича.
Поскольку моя мама была украинка, и после ареста моего отца меня записали на ее фамилию, я стал только невольным свидетелем этого несчастья, этой чудовищной несправедливости, этого преступления.
Прошло полвека. В Крымском обкоме партии собрали большое совещание руководителей хозяйств области. Проводил его вице-президент СССР Янаев. Обсуждался вопрос: как, не ущемляя интересов других народов, принять репатриантов — крымских татар. Собрание уже подходило к концу, как вдруг главврач железнодорожной больницы города Симферополя Александр Вартанович Цатурян, невзирая на протесты председательствующего, подошел к трибуне и задал один вопрос: «Почему не включили в программу репатриации возвращение армян и других депортированных народов? Выделенные средства на эти цели должны быть распределены пропорционально числу депортированных граждан каждой национальности». С предложением все согласились, и записали в решение.
Сегодня мы должны честно признать — программу возвращения армян в Крыму провалили!
После принятия закона о репатриации, многие бывшие односельчане изъявили желание вернуться на родину в Крым, в свое родное село. К тому времени деревня Кичкине (в переводе и с армянского и с крымскотатарского тюркского «Малышка»), стараниями новых её жителей превратилась в благоустроенное село с почти таким же названием — Маленькое. Их трудовой подвиг заслуживает отдельного разговора.
В Маленькое приехали, увешанные боевыми наградами – Степан Овагимян, Манук Экшиян, Арут Нерсесян. Ставшие уже седыми мои одноклассники — Киркор Гукасян, Рита и Манушак Давлашьяны, Сатеник и Ваграм Чебоняны. Эти люди мужественно преодолели лишения депортации, после снятия режима спецпоселения успешно закончили школу, институт, стали уважаемыми специалистами. Доброжелательно их встретили теперешние жители деревни, выказав искреннюю готовность сотрудничать. К сожалению, эйфорию от торжества справедливости быстро охладили областные чиновники.
Там сказали твердо: «Никаких денег на обустройство конкретных семей давать не будем. Вот построим на эти деньги села для компактного проживания армян, благоустроим их, вот тогда вас и позовём».
На бумаге намечалось построить несколько армянских сел, а фактически, в конце концов появился только Гайкаван, куда до сих пор не подведен газ, нет школы, клуба, а о церкви уже и не мечтают.
Выскажу крамольную мысль, что власти преследовали две цели: воспрепятствовать возвращению людей в свои родные села и заменить адресную помощь репатриантам направлением этих средств на строительство крупномасштабных объектов, где как в Бермудском треугольнике исчезали любые выделенные средства. Как-то незаметно программа по возвращению крымских армян превратилась в программу по заселению Крыма современными армянскими беженцами, эмигрантами, но это уже совсем другая история.
Меня часто упрекают в том, что во всём я якобы вижу только недостатки, а хорошего, мол, не замечаю.
Может быть, они в чём-то и правы. По-моему, проходить мимо, не замечая негатив, можно только при равнодушии к его носителю, или потере надежды на исправление. Непоправимый вред приносит не критика, а равнодушие. С чем мы на каждом шагу сталкиваемся.
К сожалению, жизнь современного армянского общества Крыма теряет свою самобытность, идёт на поводу навязанных со стороны чуждых социальных и культурных ценностей. Установка избирать в руководящие органы успешных предпринимателей, а не эрудированных, инициативных специалистов, сделали правление зависимым от некоторых недобросовестных членов. Постепенно теряем высокие позиции. Наглядный пример — газета «Голубь Масиса». Первоначально ее объявили преемником основанной еще братьями Айвазовскими одноименной газеты. Сейчас, неизвестно по чьей прихоти, ее превратили в глянцевый журнал, совершенно далёкий от жизни диаспоры. Расточительно тратим деньги на гала-концерты и конкурсы красоты, но численность классов с обучением на армянском языке не растёт. Почему-то укоренилось мнение: учеба детей — дело только их родителей. А что делать малообеспеченным, многодетным семьям? Помощи просить они не будут, слава Богу, национальное достоинство этого не позволяет. Мы должны сами понимать — какой благодарностью и укреплением национального сознания обернется минимум затрат общества на учебу детей всех желающих.
И в завершении о национальной идее, которая должна объединять всех крымских армян. Кроме религии у нас есть еще один большой символ — Иван Константинович Айвазовский — величина мирового масштаба. Разве на таком месте должен стоять главный памятник Великим Братьям в Симферополе?
Об авторе
Бессараб Семен Миронович родился в деревне Кичкине, Симферопольского района. В то время его отец Миран Семенович Тер-Ованесян преподавал в национальной семилетней школе, построенной по его инициативе и непосредственном участии.
Отца не стало в 1938 году. Во время ареста органами НКВД все документы, в том числе письма с адресами родственников, проживавших в разных странах, были изъяты.
Только спустя 50 лет после ареста, когда рассекретили архивы, стало известно, что он родился в с. Харачубан, Хнусского округа, Эрзерумского вилайета, в Турции. Имел высшее образование, владел двенадцатью языками. Во время геноцида армян принимал самое активное участие по спасению беженцев из Западной Армении.
В 1920 году привел из Карса в Александрополь несколько сот армянских детей. Разместили их в специально созданном приюте, который открыли в Северных казачьих казармах. Вместе с сотрудниками Америкома спасали от голодной смерти еще около 15 тысяч таких же несчастных детей. Трагедия геноцида не минула семью отца: его первая жена, дочь, родители погибли в эти страшные дни.
Америком — американский комитет помощи голодающим, а в Армении — единственная международная организация, оказавшая реальную гуманитарную помощь умирающим от голода и болезней армянским детям. В 1922 году новые власти Армении запретили деятельность Америкома, а его активные сотрудники были осуждены и высланы за пределы Армении. По отбытии ссылки в Ирбите на Урале в 1930 году отец получил разрешение поселиться в Крыму, где он встретил много земляков из Западной Армении. Активно выступал за создание колхоза.
В Симферополе отец встретился с моей мамой. Малограмотная, но любознательная и трудолюбивая девушка-беженка от раскулачивания с Мелитопольщины. На родине ее семье — солдатской вдове с четырьмя детьми – грозило раскулачивание и ссылка в Сибирь. Так как небольшой надел земли, выданный этой же властью, и нажитое нелегким трудом имущество вдруг стали признаком принадлежности к враждебному новому обществу классу.
Поженившись, родители переехали в д. Кичкине, Симферопольского района, где отец стал принимать активное участие в строительстве семилетней национальной школы и преподавал в ней до самого ареста.
По достоверным рассказам очевидцев, в 1937–1938 годы по Крыму прокатилась волна арестов армян, выходцев из Западной Армении. Все они были объявлены агентами английского империализма и по суду трибунала расстреляны.
Отца как члена правительства в Карсе в 1920 году, вместе с Тер-Степаняном — директором Симферопольской средней школы, в свое время тоже активным членом движения крымских армян против геноцида, и еще троих учителей по подозрению в создании подпольного антисоветского комитета этапировали в Лефортовскую тюрьму в Москве. После трех лет пребывания под следствием и непризнания своей вины, отец был осужден отбывать наказание в Улаге Хабаровского края, в одном из лагерей которого умер в марте 1944 года. В 1957 году Военный трибунал МВО отменил постановление Особого совещания при НКВД СССР от 14 июня 1941 года в отношении Тер-Ованесяна Миграна Семеновича за отсутствием состава преступления.
После ареста мужа Анна Григорьевна Бессараб, оставив на попечение бабушки двух малолетних сыновей, пошла работать в колхоз. Верность мужу проявляла через заботу и любовь к детям. В муже ей импонировали образованность, доброта, культура общения, трудолюбие. Эти качества она всячески старалась привить сыновьям. Только с годами они осознали, каких трудов и самопожертвования стоило ей свою жизнь посвятить негласному обету — вырастить сыновей, достойных памяти мужа, отца.
Бабушка, Анна Семеновна, до последнего дня жизни прожила с внуками. По своему, в доступной для детей форме она объясняла правила христианской морали, интернационализма. Она говорила на языке своей родины: «Уси мы руськи люды – вси хрыстианы. Только некультурни дуракы делят людей на хохлов и кацапов, говорят, что есть плохие или хорошие нации. Для всех Бог один и надо жить по его законам». Односельчане уважали ее за природный ум и житейскую мудрость, милосердие.
К сожалению, не все деятели «самой справедливой власти» — как они себя считали, придерживались такой морали.
В июне 1944 года всех односельчан по надуманному обвинению в государственной измене вместе с другими народами Крыма, пережившими в оккупацию, депортировали на Урал, в Среднюю Азию.
После двух лет учебы в армянской школе Семен Бессараб на полвека утратил возможность общения с представителями нации своего отца.
Однако светлый образ, созданный по рассказам тех, кто его знал, постоянно поддерживал его интерес к истории Армении, её культуре, судьбам армян, в том числе крымских. Те немногие представители нации, с кем ему пришлось общаться, обладали чертами благородства и порядочности, вызывали чувство национальной гордости. В период возвращения земляков на родную землю Крыма по мере сил он старался помочь им освоиться на новом месте.
Фото: Семен Миронович Бессараб.
1. Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 18 мая 1948 года о переименовании населенных пунктов Крымской области.
2. С. Кадрово.
3. С. Ленское.
4. С. Соловьевка.
5. Пгт. Гвардейское
6. Гагаузы — тюркоязычный народ, исповедующий христианскую религию. Основное место проживания — современная территория Молдавии, г. Камрат.
7 Буза(тюрк.) — хмельной напиток из ячменя, овса, проса.
8. Эрзерум, Карс, Ардаган, Баязет, Саракамыш — города Турции, до Первой мировой войны заселенные армянами.
9. Бойцы азербайджанцы из добровольного батальона.
Источник : http://www.historians.in.ua/index.php/en/zabuti-zertvy-viyny/1194-semen-bessarab-kychkyne-ystoryia-moei-derevny-moei-semy-moei-rodyny-vospomynanyia
