Материалы из архива семьи Анопьян предоставлены для сайта "Армяне Крыма " Анной Сухаревой.
Расшифровка записей : Л.Ягубянц, А.Сухарева
Воспоминания Симеона Бабияна об Оноприосе Анопьяне.
1943-I-3
Мои воспоминания об армянском поэте Оноприосе Яковлевиче Анопьяне.
Мои первые воспоминания об Оноприосе Яковлевиче относятся к началу девяностых годов прошлого века, точнее – когда я был в первом классе Нахичеванской н/Д армянской семинарии, а он кончал, был в VI классе (1889/90 уч. г.). Так как я буду касаться в своих воспоминаниях только моментов, относящихся так или иначе к его литературной или поэтической деятельности, то должен обязательно упомянуть, что он редактировал и своим прекрасным почерком писал (от руки) ежемесячный ученический журнал «Шавих» (Тропа), в котором сотрудничали ученики старших классов семинарии. «Шавих» был достаточно популярен и Оноприос Яковлевич выступал в нём своими стихами. Знали мы, многие ученики, что он пишет стихи, и мало того, что знали это, а знали ещё кое-что лишнее для того времени, но что не лишне и оправдывается теперь, когда мы лучше и полнее понимаем его душу. Я хочу говорить об одном его стихотворении, которое не могло быть ни напечатано, ни писано в ученическом журнале. Оно вроде брюсовского «О, закрой свои бледные ноги…», но тема совершенно другая, тема о горестной жизни в нужде. По-армянски оно составлено на нахичеванско-армянском диалекте; его перевод, приблизительно, будет таков:
Зачем живу на белом свете,
К чему мучения все эти;
Рубашка – рвана; где-ж достать?
Зачем живу? ...ёна мать!
Ինչո՞ւ կապրիմ աշխարքիս մէջ,
Չարչարանքե չիմ խալսիլ հէչ.
Պատռւած-քակած շապիկ ունիմ.
Ինչո՞ւ կապրիմ, մաման քունիմ...
Инчу габрим ашхаркис мэч,
Чарчаранкэ чим халсил хэч;
Бадрац-кагац шабик уним,
Инчу габрим? Маман куним!
Последние две строки этого стихотворения были так популярны, что многие наизусть знали: часто приходилось услышать здесь, там произношение текста этих строк.
Отец мой выписывал для меня (когда я учился в семинарии – 1889-1895 гг.), между прочим, армянские журналы «Агбюр», «Тараз». Помню, как однажды получился номер «Тараза», в котором я нашёл подпись по-армянски «Воноприос Анопьян». Вот была радость для меня! Я же знал, был лично знаком с поэтом! Стихотворение было озаглавлено «Лермонтовиц» (из Лермонтова), – это было стихотворение «Мы снова встретились с тобой…»
В городе я встретил Оноприоса Яковлевича, сказал о его напечатанном стихотворении и мы оба пришли ко мне на квартиру, где я жил. Помню, как сейчас, всю обстановку, при которой мы оба сидели, уткнув носы в номер «Тараза»; он мне показывал II куплет, где, во 2-й строке, редактор, изменив расположение слов в первых пяти слогах (размер был 5 – 5, с цезурой после 5-го слога), сделал на цезуре глухой слог, что недопустимо согласно правил армянского стихосложения:
У Оноприоса Яковлевича было: Быдрум-ем hокумс / анhун хровутюн
А редактор изменил: hокумс быдрум-ем / анhун хровутюн
Этот перевод я до сих пор помню наизусть.
3/I 1943 г/С.Бабиян.
1943-I-10
Мои воспоминания об армянском поэте Оноприосе Яковлевиче Анопьяне.
Ещё будучи учеником в Нахичеванской н/Д. армянской дух. семинарии, я знал, что Он. Як-ч печатает свои стихотворения в шестимесячном издании «Аракс». Это было очень важное обстоятельство. «Аракс» был журнал «высшего достоинства»: выходил двумя книгами в год, с прекрасными репродукциями из картин известных тогда художников и классиков прошлого (Рафаэль и др.) на отдельных листах. Подписи под стихами и прозой были факсимиле. И вот, я видел, как рукою Он. Як-ча подписано было в «Араксе» его стихотворение! И не только я, а многие видели и знали про достижение Он. Як-ча.
Каким образом он был так сразу принят в армянской периодике? Причина была в школе, которую прошёл Он. Як-ч, школа не семинарская, а школа поэзии; а еще причина крылась в том, что Оноприос Яковлевич строго придерживался всех правил армянского стихосложения. Эти правила обстоятельно, исчерпывающе приведены в книге мхитариста о. Арсена Айдыньяна – «Грамматика современного армянского языка». Это – толстая, в несколько сот страниц, книга небольшого формата, написанная мастерством учёного.
Школа поэзии Он. Як-ча. Он не учился на мастерах русско-армянских, – ни Патканьян, ни С.Шах-Азиз, ни Ован. Ованисян, ни др. не удовлетворяли Он. Як-ча. Большое мастерство он находил у турецко-армянских поэтов, например, у П. Туриана, у М. Бешикташляна и др. Эти авторы владели богатым, образным языком, столь необходимым для поэзии. Этих авторов я видел у Он. Як-ча в Нахичевани н/Д, в его комнате, на его столе.
Богатый поэтический словарь, основательное знание твёрдых, строгих правил армянского стихосложения и следование этим правилам обеспечили Он. Як-чу достойное внимание тогдашней периодики и почётный отзыв критики с ранних годов его творчества. Помню, как критик Тигран Ованнисьян в толстом ежемесячном журнале «Мурч» (Молот), давая отчёт о достойных особого внимания творениях, вышедших в периодике за истекший год (кажется, 1899-й), писал о стихотворении «Скорбь моря» с исключительным восхищением. В архиве Он. Як-ча есть письмо поэта Дж. Балугияна, в котором он пишет: «Ваше последнее стихотворение в «Таразе» – «Скорбь моря» – было дивно. Браво! Давно не читал столь свежего, искреннего сердца творения».
Столь сильно было моё личное впечатление от «Скорби моря» Он. Як-ча, что я, прочитав его в «Таразе», поделился своими впечатлениями с моим коллегой в аптеке – Л. Майданским, который, знал я, что владеет мастерством стиха. Я очень хотел, чтобы Майданский перевёл его на русский язык. Дал ему подстрочный перевод, прочёл несколько раз, Разъяснил места особых достоинств и эффектов оригинала и… вышел из-под пера рыжего, косорукого и заики Льва Давидовича Майданского хороший перевод «Скорби моря». Помню – я его послал (кажется, в 1906 г.) Ростовскому «Приазовском Краю», который напечатал его в воскресном лит. приложении.
Ялта. 1943-I-10
С.Бабиян.
1943-I-17
Мои воспоминания об армянском поэте Оноприосе Яковлевиче Анопьяне.
О.Я. Анопьян – причина моего вхождения в армянскую литературу. Окончив семинарию (1895 г.), я поступил на работу в симферопольскую аптеку Бухштаба, арендуемую И.М.Кейлиным. Я, по тогдашнему положению, должен был работать 3 года учеником.
Работая в аптеке, я, как и прежде, получал, между прочим, «Агбюр», «Тараз», в которых встречал подпись моего автора – Он. Як-ча. На третьем году работы в аптеке мне невмоготу стала моя пустая жизнь – хотелось жить более содержательно. Помню, как-то, будучи в доме дяди по отцу – Антона – я сказал: «Вероятно начну понемногу пописывать». Говоря это, я помню, передо мной стоял образ писателя Он. Як-ча. Это он был причиной, что я стал писать… Много лет мы не видели друг друга, – с 1895 года до 1906 года, – но мы видели друг друга в «Агбюре», в «Таразе», в которых мы печатались, а также в «Мурче», «Банбере».
В 1906 году стал выходить в Нахичевани н/Д. еженедельный журнал «Нор Кьянк» («Новая жизнь»). Редакция (в ней были бывшие семинарские товарищи) – просила письменно сотрудничать и меня. Только стал журнал выходить, приехал в Симферополь (тогда я жил в Симферополе) Он. Як-ч. Это была большая радость для меня, тем более, что он должен был побыть в Симферополе некоторое время. Я, как будто, не согрешу, если скажу, что приехал он с некоторым намерением жениться, если представится подходящий случай. Но это меня тогда совершенно не интересовало; у меня была только большая радость, что любимый поэт находится в городе, бывает у меня, как свой человек. Приехав, он привёз с собой и некоторый материал для «Нор Кьянка», который надо было обработать, привести в приличный стихотворный вид. Это был фельетон (на нахичеванском диалекте) Ес чим-а / (Не я) (автор был Георг Чубар – небезызвестный в нашей литературе прозаик), во множество строк (больше 100-150)… Правда, он сам (Он. Як-ч) немного поработал над ним, а закончить не мог… Он предложил мне поработать над фельетоном. Я рад был сделать это для него. Взял, быстро сделал. Он. Як-ч был поражён и быстротой и качеством переделки. Я же был бесконечно рад.
Он, бывало, придёт ко мне, а меня нет в комнате. Сядет за мой стол, возьмёт мою работу, начинает поправлять… Так он поправил многие места моей легенды «Шхтанэры» (Цепи), которая вскорости вышла в «Нор Кьянке» (начало 1907 г.) Тогда же я познакомился с его прекрасными переводами из Адама Мицкевича «Крымских сонетов», многие из которых я читал в напечатанном виде в «Таразе», а «Бахчисарай» – в «Мурче».
Моими удачами в поэзии я очень обязан Он. Як-чу, так как он давал мне ценные указания о том, как надо писать, как соблюдать технику стиха, чего не допускать и т.д. Благодаря его ценным указаниям, стихотворения мои сразу были оценены по достоинству – были приняты к печатанию. В слушании его советов и указаний я был его лучшим учеником и это не только не стыдно мне сознаться, а – гордость для меня. Ибо такого мастера техники, как Он. Як-ч, я не знаю в нашей поэзии, да и нет другого.
В декабре того же 1906 г. он опять приехал на несколько дней в Симферополь и женился на дочери П.Х.Вартанова – Екатерине Петровне.
Симеон Бабиян.
17 января 1943 года.
1943-I-24
Из моих воспоминаний об армянском поэте Оноприосе Яковлевиче Анопьяне.
Журнал «Нор Кянк», издаваемый в г. Нахичевани н/Д при ближайшем сотрудничестве Он. Як-ча, просуществовал с июня 1906 г. по октябрь 1907 г. В нём Он. Як-ч печатал не только свои стихотворения, но также статейки и переводную прозу. В одном из №№ 1907 года было напечатано его стихотворение «Heru» (пишу латинскими буквами) – («Далеко»), посвящённое мне. Оно мне очень нравилось.
В 1909 году Он. Як-ч переехал жить в Симферополь. Я же с 1907 г. был на фармацевтических курсах при Харьковском университете, так что очень недолго виделся с ним вследствие того, что надо было уже выехать в Харьков на лекции II года. Но помню, с каким наслаждением ознакомился я с его некоторыми новыми вещицами. Он же очень одобрил мою «Осень», как раз тогда написанную.
Поехав в Харьков, я зимой получил от него письмо, в котором он мне сообщал об альманахе «Кусочек хлебца зейтунцу», который должен был выйти в Нахичевани-на-Дону при ближайшем участии известного армянского публициста Григория Чалхушьяна; он, Оноприос Яковлевич, предлагал мне участвовать в альманахе своими стихами. Я помню, впоследствии в этом альманахе были напечатаны также его стихи и ещё что-то из Ст. Пшибышевского.
«Волею злой судьбы» выходило так, что нам не довелось пребывать в одном городе. С 1909 г. (с каникул, я ещё не сдал последних экзаменов на провизора) я переселился в Ялту. Приходилось сообщаться только письмами и довольствоваться встречами в те недолгие дни, которые мне давались как отпуск.
Сохранилось у меня письмо от 3/VI 1910 г., написанное Оноприосом Яковлевичем из Симферополя мне в Ялту. Вот кое-что из этого письма:
«Когда ты проездом из Харькова был здесь, я сообщил тебе о сборнике, который собирались издать Санкт-Петербургские армянские студенты. Я получил от С. Тр. письмо, в котором он, между прочим, пишет:
«Через харьковских знакомых обращались к С. Бабияну, но до сего дня ответа от него не имеем. Думаем, что наше письмо не попало по адресу. Не будете ли Вы добры сообщить ему наше предложение – участвовать в нашем сборнике…»
«Этот сборник будет сдан в печать в Москве числа 15-го сего месяца, так что поторопись несколько стихотворений послать…
«Я уже имел приготовленным – для отправки тебе – твою легенду «Несчастная принцесса», когда увидел её в №21 журнала «Луйс». (Издавался в Нахичевани н/Д ежемесячно в 1910-14 гг.) Обстоятельства не дали мне возможности выслать тебе вовремя то, что я обещал. Все же послезавтра вышлю; поправить можешь, для напечатания в твоем будущем сборнике.
«Прочёл в газете «Мшак», что поэт В. Териан на юбилее поэта Ал. Цатуриана прочёл моё и твоё стихотворения, посвящённые юбиляру. Твоё уже напечатано в «Луйсе», моё – ещё в рукописи: может быть, и я напечатаю там. Мне очень понравилось твое последнее стихотворение, вышедшее в «Оризоне»; браво! Введём в твой будущий сборник.
«От композитора Романоса Меликяна получил письмо, в котором он пишет, что «Песня осуждённого на смерть» и «Осенняя печаль» им перекладываются на музыку. Первая – как романс, вторая – как мелодекламация. Эти вещицы многие в Тифлисе знают наизусть, даже ученицы женского училища Овнаньян. Он также пишет о тебе: С. Бабиян сплоховал, стихотворений пишет мало; просит меня сообщить тебе с его стороны слова Ницше: «Кровью писать надо, кровью…»
«Я пишу несколько небольших вещиц; как только кончу, вышлю тебе. И времени мало у меня; с одной стороны, дела церковного попечительства отнимают моё время, с другой стороны, домашние дела; днём детки мне мешают, а ночью – что самое хорошее время для писания – нельзя долго засиживаться по запрету врача…»
Твой Оноприос 3/VI 1910
Симферополь
С коротким письмом в одну страничку я получил от него стихотворение «Adagio». Письмо это датировано 17/IV 1912 г.
Приблизительно в это время появился в свет альманах «Гарун», издаваемый в Москве К. Микаэльяном, В. Терианом и П. Макинцианом, в котором вышли стихотворение Оноприоса Яковлевича «Bercеuse» и моё – «Мы зажженным огонь в эту ночь сохраним», одно возле другого (кн. II).
С. Бабиян
Ялта 24/ I 1943.
1943-I-31
Из моих воспоминаний об армянском поэте Оноприосе Яковлевиче Анопьяне.
В 1913 и 14 годах я имел встречи с Он. Як-чем во время моих отпусков. Приехав в Симферополь, я обязательно заходил к нему. Вот что написано мною в заметке об отпуске 1913 года:
«Июля 3-го… К 4 ч. пополудни пошёл к Онопр., нашел его сидящим во дворе. Посидели, беседуя, до 5 ч., потом пошли в кондитерскую Сердечного. Я пил молоко, угостил Онопа пирожными. Потом пошли-прошлись немного; он пошёл в банк…» Тогда он работал в сельско-хозяйственном банке.
Дальше у меня записано:
«Июля 5-го… Часам к пяти пополудни пошёл опять к Онопу. Сидели во дворе. Приехала с дачи его жена с детьми. Часа полтора спустя Оноп и я пошли- прошлись». К этим строкам, которые мало что говорят об Оноприосе Яковлевиче, я хочу прибавить нечто с виду незначительное, но очень много освещающее поэтический облик моего редкого друга Онопр. Як-ча. Я хочу немного распространиться об его стихотворениях – малого размера, по два куплета в каждом, написанных на крымско-армянском диалекте. Они вышли в печати в 1913 году, в №21 еженедельного журнала «Луйс», издаваемого в городе Нахичевани-на-Дону, доктором Георгом Реизяном.
В этом номере напечатаны три стихотворения Он. Як-ча на диалекте (крымско- арм.), из коих второе имеет посвящение – Вардану Бабияну. Все три имеют общее заглавие «Гянкис Киркэн» («Из Книги моей жизни»), подразделены римскими цифрами: I, II и III. В своей жизни я многое читал на диалекте, и особенно много читал (и многое знаю наизусть) на нахичеванско-армянском диалекте, который почти то же, что и крымско-армянский диалект. Все мы, читающие вещи на этом «жаргоне», привыкли к смешной стороне повествования из-за того, что сам этот «жаргон» смешон, а ещё потому, что лучшие вещи на «жаргоне» написаны известным поэтом Рафаэлем Патканьяном (псевдоним Гамар Катипа), который был метким, большого дарования сатириком и высмеивал нахичеванцев всем ядом злостной сатиры. Но тут – ни смешного, ни сатиры не найти. Тут настоящая, подлинная поэзия на крымско-армянском диалекте, и эта поэзия имеет все достоинства лучших стихотворений Оноприоса Яковлевича, написанных на литературном языке. Ничего подобного не приходилось мне читать до того времени, – в первый раз в моей жизни я знакомился с такою формой выражения истинной поэзии. Да ведь это – «жаргон», чепуховский язык, что можно путного выразить при его помощи? Ничего! Разве немного покаламбурить, насмешить, пофельетонничать и т.д. Но нет! Зная хорошо этот диалект, Он. Як-ч, как большой поэт и редкий мастер техники стиха, сумел создать перлы поэзии на этом диалекте. Брат мой, Вартан, был первым моим критиком всего того, что я писал. Ему так понравились эти вещи Он. Як-ча, что он их (II и III) переложил на музыку и часто играл их на пианино.
Вот то, что я хотел написать об этих стихотворениях. В них очень много поучительного и очень много выводов можно сделать из того, что я написал об этих вещах.
В моих заметках есть ещё о том, что по просьбе Он. Як-ча я написал ему в альбом стихотворение-экспромт. Озаглавлено это стихотворение «Поэту». Всего – четыре строки:
Всё красивое, что мир имеет,
Бессмертной сущностью принадлежит тебе.
Всякая прекрасная вещь когда-либо умрёт,
Лишь то будет жить, что есть в твоем Слове».
С. Бабиян
Размер 5 – 5
Рифмы 1-3, 2-4
Симферополь
1913, VII-4
В 1914 году я имел отпуск в конце июня. Так же, как и в предыдущем году, я бывал у Оноприоса и часто имел долгие беседы с ним. О чем? Конечно, о поэзии, о наших писателях, периодике, вышедших книгах. Это были такие темы, что мы могли говорить бесконечно. За этот год я помню ещё, что мы с Оноприосом Яковлевичем сфотографировались (стоя) на берегу Салгира, – внизу городского сада – бульвара, как его называют симферопольцы. Помню, как мой друг долго выбирал подходящее место для фона и фотограф ходил за нами сверху до низа и еще внизу немало. Но я снимком остался недоволен, так как Оноприос Яковлевич на нём вышел нехорошо. Этого я ему не сказал ни слова, не желая огорчить его.
Ещё помню, как я у него купил один экземпляр «Стихотворений» В.Териана, которого у него имелось два. Это был первый полный сборник В.Териана.
После этого мы долго не виделись с Он. Як-чем из-за войны; ни в 1915, ни 16, ни 17,18,19… годах. Только в середине двадцатых годов мы снова встретились.
31/I, 1943г. Ялта .С.Бабиян
1943. II. 7
Из моих воспоминаний об армянском поэте Оноприосе Яковлевиче Анопьяне.
Есть два письма у меня, в которых заключено немало мыслей об Оноприосе Яковлевиче. Это его же письма: одно от 15-X-1914 г. Другое от 6-IX-1923г. Делаю выдержки сначала от первого:
«…подумал написать тебе несколько строк. Только, что писать из этой болотистой, мёртвой атмосферы, окружающей меня: нет ничего утешительного, по крайней мере, для меня. Может быть, другие многое видят и находят, а я – нет! Тут и понимающих меня нет. Чёрт с ними! Пусть не поймут; поживу один, поработал один, утешаясь тем, что если здесь нет понимающих меня, то в других местах есть понимающие. Не то ли самое можно сказать и о тебе, – уверен, что да! Что поделаешь, такова грубая действительность. Единственное утешение нахожу в поэзии, в чтении беллетристики и периодики. Читаю Стан. Пшибышевского: великая душа!
«…В настоящее время я занят завершением перевода «Демона» Лермонтова; собственно говоря, вновь перевожу эту прекрасную поэму трагического поэта. Но представь себе, сколько трудностей встречу при исполнении этого трудного перевода, имея в виду моё строгое, доходящее до буквоедства, отношение к писанию стихотворения вообще и к переводу специально (особенно к переводу «Демона» Лермонтова); ты это хорошо знаешь. Но удастся ли перевести «Демона» как следует, это покажет будущее. Как бы не споткнуться на полпути, не упасть…
«Прочёл я в «Оризоне» (ежедн. газета, изд. в Тифлисе) твой перевод «Выхожу один я на дорогу» Лермонтова. Молодец! Перевёл очень хорошо! По-моему, этот твой перевод –наилучший из всех тех, что ты сделал из Лермонтова. Это стихотворение перевёл и я, тем же размером, что и ты; он напечатан в последнем № «Гехарвеста», который до сего дня ещё не попадёт в наши руки. Хочешь, вышлю тебе для сравнения. Продолжай переводить и писать, только серьезно относись к своей работе, количеством – мало, качеством – хорошо. Удачен также вышедший в «Гагуте» (еженед. журнал («Колония»), изд. в Нахичевани-н/Д. в 14-15 гг.) твой перевод «Чаши жизни» Лермонтова.
«Прошу тебя, Симеон, вышли мне пока хотя бы два-три русских перевода из Адама Мицкевича, что ты обещал… Буду очень благодарен».
Из этого письма явствует, как неподходяща была атмосфера симферопольской армянской жизни для поэта Анопьяна. В плохие условия попал он в самый расцвет своего дарования и жизни. Он должен был остаться в Нахичевани-на-Дону, где он развернулся бы вовсю, не остался бы пришибленным, каким очутился в Симферополе. По-моему, это – большое несчастье было для него: он много мучился из-за этого. Из этих моих слов можно последовательно делать выводы до полноты их – я довольствуюсь краткостью.
Теперь о «Демоне». Ведь он, Он. Як-ч, пророчески написал мне свои слова: «не споткнусь ли я на полпути, не упаду ли я?». Ведь им вторично переведена тщательно только I часть «Демона» целиком, а из II части имеются только, кажется, два фрагмента. В свое время остатки хотел перевести я, зная манеру перевода моего друга. Я бы приложил все свои старания до предела, чтобы труд моего друга попал в руки армянского читателя в завершенном, отличном виде. Но вот настали такие времена, что абсолютно не имеешь возможности исполнить такую работу.
«Количеством – мало, качеством – хорошо». Да! Это – Оноприосовская работа; только ввожу мою поправку: Качеством – отлично! Так работал он, всегда не торопящийся, не жалеющий ночного сна, старательный, бесконечно трудолюбивый в работе по поэтике. Ведь его переводы – оригиналы на армянском языке. Так переводил он!
Уже печатались давно его переводы из Адама Мицкевича («Крымские сонеты»), переводы прекрасные, такие, что я, читавший переводы и русские, ставил его переводы намного выше других переводов. Как он перевёл «В аккерманских степях»!… Польские тексты ему давали сослуживцы из Азовско-Донского Коммерческого Банка в Ростове-на-Дону – поляки: они его знакомили с оригиналами во всех мелочах, тонкостях и т.д. И все же через больше чем десяток годов он просит у меня… прозаические точные переводы поэта кн. Вяземского, которые я тогда имел, – опять-таки для сравнения, для уточнения своих образцовых переводов. «В Аккерманских степях» я, прочитав 3 раза, знал уже наизусть и знаю до сих пор, – конечно, в первом переводе, как он был напечатан в еженедельном журнале «Тараз».
О письмах от 6.IX.1923 г. – в следующий раз.
Ялта 7.II.1943г. С.Бабиян
1943.II.14.
Из моих воспоминаний об армянском поэте Оноприосе Яковлевиче Анопьяне.
Делаю выдержки из письма Он. Як-ча мне от 6.IX.1923г.
«Из Ялты вернулся Симеон Гамалян, который рассказал мне о тебе, об Аршаруни и m-elle Софи. Рассказал также о твоей поэме «Проклятый остров» и высказал свое и Аршаруни мнения о твоей поэме. Есть у меня отрывок от этой поэмы, о которой, если не забуду, напишу своё мнение. Во всяком случае очень рад, что до сих пор работаешь пером.
Я и понятия не имею о твоих лирических вещах последних годов; будь настолько добр, пошли мне кое-что – очень буду рад».
«Я готовлю тебе материал для моей биографии, которую ты готовишься писать: часть мог бы сейчас же послать тебе, но считаю неудобным делить тетрадь на части, – во всяком случае, хочу рассеять твой скептицизм по отношению ко мне.
Из Петрограда приехал Геннадий Панин; он немного времени пожил у нас и вновь уехал туда же. Он написал ряд прекрасных стихотворений; между прочим, очень красивы его «Венок сонетов», озаглавленные «Воспоминания» /Corona Taurica/, – написана очень мелко, неясно».
«Он познакомился в Петрограде с Ф. Сологубом, Анной Ахматовой, с Анной Радловой и с др. поэтами, бывая в их домах, получил в подарок сборники их стихотворений с автографами. Месяцами обозревал музеи, получил большое удовольствие».
«С. Гамалян рассказал мне (я прочёл также в здешней газете «Красный Крым») о прекрасном концерте нашего известного композитора Ал. Спендиарова, состоявшемся в Ялте. Здешняя газета с большой похвалой отзывается об опере «Алмаст» и некоторые ея части ставит выше достоинства некоторых частей из известных произведений Римского-Корсакова. Меня это так радует!”
«Что поделывают Аршалуйс и Софи? Если они ещё там, передай им мои сердечные приветы и скажи Аршаруни, чтобы пера не забросил».
«Не можешь представить себе, как мучаюсь я душевно, что не могу увидеть очаровательного Южного берега Крыма. В этом году была на это возможность, но злая судьба решила наперекор. Жив буду – приеду в следующем году. Ничего не поделаешь – другого выхода нет.
Твой Воноприос. Сент. 6. 1923 г. Симферополь»
Своего мнения о моей поэме он так и не написал. Вообще он был скуп на досуг для писания писем, для исполнения каких-либо работ, касающихся даже его личного интереса. Многие из лиц, писавших ему письма, жалуются на то, что он не отвечает. Лично же я скажу честно, что порой обижался за это на него, но ничего нельзя было поделать: таков уже был он, – приходилось мириться с этим «недостатком» его.
Материала для биографии своей он также никогда не послал, а когда я разбирал в 1934 г. его архив, то никакой тетради с биографическим материалом не находил, – были только листики с короткими сведениями, такими сведениями, какие были у меня и без того. Ясно, что он никак не удосуживался записывать материалы для биографии. А она очень нужна была мне. Я даже имел уже разрешение из Симферополя для устройства литературного вечера поэта О. Анопьяна здесь, в Ялте, на котором должен был сделать доклад о его творчестве и должны были прочтены его лучшие стихотворения (в списке у меня 12 вещиц, среди которых моя любимая его элегия: «Под моим окном, в ночной час, как скорбящий, вьюга плакала…»).
Он просит меня передать Аршаруни, чтобы тот не забросил пера своего. Да! Таков был Оноприос Яковлевич. Он, там где замечал дарование человека, хотел, чтоб это дарование не пропало, а послужило делу процветания родной литературы, поэзии. Это – прекрасная сторона его натуры, ибо его поощрение особенно ценно было, – ведь это говорил не кто-либо, а большой мастер!…
Ялта, 14.II.1943г. С. Бабиян
1943.II.21
Из моих воспоминаний об армянском поэте Оноприосе Яковлевиче Анопьяне.
Наконец, сбылась давнишняя мечта моего друга Онопр. Як-ча: он приехал в Ялту. Не помню сейчас в точности, в каком году это было, а время, наверное, лето, так как был он в белом костюме: он сейчас, как живой, перед моими глазами.
Приехал он с экскурсией, кажется, людей, близко стоящих к арм. общественным делам Симф. общины; остановились в помещении арм. школы и там должны были ночевать. Но иметь Он. Як-ча в Ялте и допустить, чтоб он ночевал где-то, хотя бы даже в школе, не связывалось с моим понятием. Жил я тогда вместе с матерью, имея соседа с братом, помещающихся в комнате, через одну, прохожую – необитаемую. Этой пустой комнатой пользовались и я, и мои соседи, когда на то являлась необходимость. Моя мать сказала, что Он. Як-ч и я будем спать в этой пустой комнате, где она нам приготовит постели. Я просил Оноприоса ночевать у меня, и он не отказал, – чем доставил мне очень большую радость. Днём он побывал с экскурсией там, где им было интересно, а ночевать пришел ко мне. Жил тогда я по Елизавет. ул., в д. 3, III этаж.
После вечернего чая-ужина мать моя указала нам наши постели в свободной комнате. Но тут мы с другом моим затеяли спор. Дело в том, что одна постель была на кровати и предназначалась для Оноприоса, другая – на полу, рядышком – для меня. Не то, что кровати не было, а потому, что было лето, было просто приятно лежать на полу. Знай я, что Оноприос будет так настойчиво отстаивать свою волю лежать на полу, я поставил бы вторую кровать, но кому в голову могло прийти, что гость будет так настойчив. Ведь есть даже смешная армянская пословица: «Гость – осёл домохозяина». По-восточному, гостя почитают, сколько можно, а он должен повиноваться. Но Оноприос был старше меня на пять лет, и я, как младший, должен был, после долгого спора, согласиться с его волей. Согласившись же, я стал чувствовать такую тяжесть на душе (что мой друг, гость мой, на полу, а я на кровати), что сказал об этом Оноприосу, а он меня остановил, сказав, что этот вопрос уже исчерпан и что он так хорошо чувствует себя, будто лучше и не может быть.
Лежать-то мы лежали, а о сне забыли: говорили и говорили без конца, – всё на темы: о поэзии армянской, русской, об отдельных авторах – армянских поэтах, русских поэтах, о технике того, другого, вспоминали того-другого из далёких, прошлых поэтов, вспоминали сборники того, другого – и так без конца, так мирно, хорошо, приятно, что незаметно пробил час ночи (а легли-то немного раньше 11 ч. вечера).
Утром встали и вышли на балкон, который имелся при этой комнате, с видом на север, на Яйлу. Открывался прекрасный вид; здесь, на балконе, чаевали. Моя мать знала Оноприоса Як-ча давно; она знала даже его мать, умершую молодой от туберкулёза. Моя мать знала моё отношение к Оноп. Як-чу, моё уважение к нему и принимала его так же, как родного сына. Здесь я на миг проскочу на пять лет вперёд: когда в 1929-м году, я, имея отпуск, проездом через Симферополь, зашёл к Он. Як-чу и его не нашел дома (он отдыхал в Доме отдыха в Алуште), он как раз в этот самый день и время был у меня в Ялте. Мать приняла его, как сына, как подобает хорошему другу сына, – чем я остался очень доволен, узнав о его пребывании у меня в моё отсутствие. Но я очень жалею об этом случае, так как я лишился ещё одной встречи с моим другом, – после 1929 г. я больше не виделся с ним, и последняя встреча моя с ним была в 1928-м году.
Как жалко, что в старости многое уплывает из памяти и не вспомнишь для передачи идущему за тобой поколению своих воспоминаний о ценных людях. Но если забываются мелкие эпизоды, то не исчезает из памяти тот прекрасный облик поэта – творца красивых стихотворений, прелесть которых живёт и живёт неувядаемо и читаешь, читаешь эти стихотворения опять и опять, и никогда не можешь понять, что в них скрыто, что так свежо сохраняет их красоту…
С. Бабиян . Ялта 21.II. 1943г.
1943, II-28
Из моих воспоминаний об армянском поэте Оноприосе Яковлевиче Анопьяне.
В 1928-м году я имел отпуск в начале августа. Ехал я к брату моему - Вартану, через Симферополь. Выехал 2-го числа и в тот же вечер находился у Онопр. Як-ча. Это был незабываемый вечер: об этом вечере я помню до сих пор и переживаю радость, что чувствовал, сидя за столом у Анопьянов. Екатерина Петровна (супруга поэта) угощала гостей чаем. Длинный стол был кругом занят сидящими за ним. Нас было немало: поэт, супруга, двое детей, поэт Панин, кажется с дочерью, молодая женщина <соседка> – О<льга > Серебренникова, я. Разговор шел оживлённый; было очень приятно, очень хорошо! Долго, долго, до 34-го года я радостно вспоминал об этом вечере, проведённом под кровом Он. Як-ча. Но кто мне мог сказать, как мог я знать, что это я в последний раз встречался с моим дорогим другом! Что я больше не должен был иметь с ним встречи волей злой судьбы!
Если я не встретился с ним, то имею: 1) несколько строк от него от 15.VI.1933 г. по поводу моей просьбы к нему – когда написаны 14 разных его стихотворений по моему списку; и ещё 2) драгоценнейшие строки, приготовленные как материал для письма мне, написанные на полях обёртки тетради моих стихотворений, высланных мною ему и написанных в память моей дорогой покойной матери. Эту тетрадь я просил вернуть мне (после смерти моего друга) Арменака Оноприосовича, который после долгого искания нашёл её. Как хорошо, что эту тетрадь я взял обратно; ведь иначе я не имел бы этих драгоценнейших строк моего друга!
Вот содержание первого:
«Дорогой Симеон! Прости, что так долго тебя мучил. Напишу обо всём и всё выясню.
Панин с большим усердием, в третий раз, переводит твою поэму. Уже заканчивает.
Мрачные и предупредительные мысли свои раз навсегда выбрось из головы. Крепись, терпи, трудись неуклонно на литературном поприще».
Одновременно он писал мне исчерпывающие поправки к тексту моей легенды «Несчастная принцесса» (тема Ненекеджана), уже давно напечатанную в журнале «Луйс» в начале 10-х годов. Благодаря его поправкам эта моя вещь отделана образцово – не имеет абсолютно ни малейшего дефекта.
Кроме того, в этом конверте вложены некоторые его ранние стихотворения, которые почему-то я особенно люблю, но которые я помнил только фрагментами. Я сшил тоненькую тетрадочку, записал на страничках эти стихотворения, сколько знал и ещё те, которые не знал (я их тексты не помнил словами, а знал тему, как например «Новый год», напечатанный в № 1 журнала «Тараз» за 1895 г. Она у меня написана так: стихотворение о новом годе, как обрушился потолок…) и просил Онопр. Як-ча написать мне их даты. Он не только дал эти даты, но почти все стихотворения дописал по своим новейшим поправкам: не написал только: 1) «В дни покаяния», 2) «Новый год» и 3) «Я хлеба у вас просил, вы дали мне камень…». Теперь эту тетрадочку я сохраняю, как дорогую память. Но как тогда, так и теперь, болея, жалею о том, что не имею под рукой ранние редакции (оригиналы) его следующих вещей:
1) «В дни покаяния», 2) «Напрасная любовь», 3) «Три креста».
Они-то есть в моих «Тараз»-ах, покоящихся в Евпатории, в подвале моего брата Вартана; но я боюсь, что жена его, после его смерти, да в такое трудное время, когда растопка дорога, не спалила моих старых, самых дорогих журналов. Если это она сделала, то я дал слово живой спалить её в присутствии вашем: – Арменака Оноприосовича и Геннадия Геннадьевича.
О содержании строк, написанных Онопр. Як-чем на полях обёртки тетради моих стихотворений, скажу местами не подробно, так как касаются частной моей жизни, о которой мне неприятно говорить. Скажу только, что конец 31-го года, весь 32-й год и начало 33-го были очень мрачными временами в моей жизни, и я… хотел уйти из нея. 15-го мая я уже был (1933 г.) на пороге ухода. Об этом знал Он. Як-ч и строго осуждал меня. Он своих строк не сумел вовремя послать мне, – он бы опоздал, если б я не остался, – он знал, насколько твёрдо было моё решение. Но строки его – красота! На сей раз я делаю перерыв. Поздно. Завтра надо отправить Вам эти 6 листиков. А ведь нужно и два письма Вам написать. Просто некогда.
С. Бабиян. Ялта. 28.II.1943г.
7/III.1943
Из моих воспоминаний об армянском поэте Оноприосе Яковлевиче Анопьяне.
Вот незаконченное и не посланное письмо моего друга Онопр. Як-ча:
«Дорогой Симеон, победив свою традиционную леность в письмописании, пишу тебе эти строки, которые, надеюсь, должны воздействовать на тебя и оставить благотворное влияние. Ещё в мае получил твое первое письмо и рукописную тетрадь твоих стихов «Твоей памяти, моя мать!» – производящих сильное впечатление, переворачивающие душу, но и чересчур мрачные и отчаивающие. Их чтение очень взволновало меня, но когда я прочёл в последнем стихотворении «Письмо матери» последнюю часть -
Я не ошибся, когда для выбора
Места могилы подымаясь на гору,
Решил оставить грязную жизнь эту
И придти за тобой, дорогая…
………………………………..
Я должен скоро стать на твой последний путь
…………………………………………..
Но прочно и твёрдо моё последнее решение.
Я и возмутился, и удивился, и чрезмерно разгневался, и выругал тебя за твое со всех сторон предосудительное и бессмысленное намерение, которое ни один разумный человек на свете не может оправдать ни с какой точки зрения».
Здесь письмо обрывается. Дальше надо читать то, что Онопр. Як-ч набросал карандашом на полях листка-обёртки:
«Представь на минутку, что твоя мать неожиданно, чудом ожила и узнала, что ея сын сделал предосудительный шаг. Разве она похвалила бы тебя за твой сделанный поступок, разве ея сердце успокоилось бы и наполнилось радостью? Нет! Тысячу раз нет! Она, скорбя, всем своим существом осудила бы тебя, всегда говорила бы из глубины своей материнской раненой души: «Я подарила тебе жизнь, несколько десятков лет оберегла тебя, как зеницу ока сохранила тебя, а ты всё это обратил в ничто, надсмехался надо мной и швырнул в грязь». Да, так она сказала бы - не похвалила бы тебя ни в коем случае.
«Как ты пишешь в стихотворении, мать твоя подарила тебе жизнь; правильно! А что ты хочешь делать? Скажу – швырнуть в сторону дорогой подарок матери, как нечто ненужное, надсмехаться над этим неповторимым даром. Это будет оскорблением доброй памяти твоей матери, тяжёлым грехом, неслыханным преступлением перед ея могилой…»
«Ты думаешь, что ты один на свете мучаешься? Ошибаешься. Только малодушный, слабый, мелкой души человек может обратиться к такому безмерно осудительному средству, а ты разве такой беспомощный, малодушный человек?»
Не знаю, достаточно ли написал моих воспоминаний, или ещё нужно кой о чём писать? Пока удовлетворяюсь этими десятью листками. Если заданы будут очень нужные вопросы, при возможности (если есть на них ответы, сохранившиеся в моей старой памяти) с удовольствием напишу.
Вот сейчас возникли в голове для вас важные два сообщения:
1) В апреле 1907 г. в зале Симферопольского арм. училища состоялся вечер. В программе были: хоровое пение, декламация, исполнение на пианино, пение. На этом вечере было прочитано тогда учителем Вартаном Бабияном стихотворение Онопр. Як-ча «Три креста».
2) Армяне имеют в Европе два учёных центра – Мхитаристов, – в Венеции и Вене. Венские мхитаристы поручили перевод работы профессора Н. Марра юноше-поэту Онопр. Анопьяну, издали ее, и она составляет VII томик «Нац. библиотеки». Вот полный титул:
Н. Марр. «Из летнего путешествия в Армению». Перевёл Воноприос Анопьян. Вена. Типография мхитаристов. 1892 г., 8, стр 90. Цена фр. 1,25 (Нац. Биб. VII).
Это издание само говорит очень и очень многое о достоинстве Онопр. Як-ча во мнении наших учёных людей. Не надо забывать, что Онопр. Як-чу тогда было всего 18 лет!
С. Бабиян
Ялта, 7. III. 1943г.
ПОДДЕРЖИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, НАШ САЙТ
С Вашей помощью он станет более полезным и информативным.
